Игры для взрослых. и другие рассказы - Александр Прохоров

– Сеанс-то есть. Но самый дешевый билет сто пятьдесят рублей.

Кассирша видимо решила, что Николай откажется, но он сунул крупную купюру.

«Странный какой-то, несет не пойми чего, – подумала девушка. – Альков какой-то», – посмотрела пятисотенную банкноту на просвет и выдала билет.

Холл был одновременно баром. Кто стоял, кто прохаживался, кто сидел за столиками жевал. Николай взял глянцевую картонку меню, приценился: «мороженное на дыне – 200 р., мороженное с киви и бананом – 300 р., коктейль „Причуда“ – 250 р.». Прикинул: как раз материна пенсия.

Вот раньше те, у кого денег нет, девушек в кино водили, а теперь, интересно, куда? Ведь не скажешь ей: давай сядем, где подешевле, а мороженое я тебе в другом месте куплю. Тогда не было в кино ни киви, ни бананов, зато все на одинаковых стульях сидели. Были, конечно, те, что с народом в троллейбусе не ездили и в простое кино не ходили. Но они покупали в спецрасперделителе, смотрели в спецкинозале – остальным не так обидно. Может быть, они все и перестроили, поскольку надоело от народа прятаться? Захотелось на глазах у всех свое место занимать? А демократия тут и ни при чем вовсе?

Николай подошел к стойке бара.

– Что будете заказывать?

– Мне, пожалуйста, одну соломинку. Желательно самую длинную.

Девушка чуть повела плечиком, но соломинку дала.

Николай приготовил все необходимое, прошел в зал, дождался, когда погаснет свет, открыл бесшумно бутылку, разместил ее в полах пальто, приладил свою соломинку и стал смотреть на экран.

Примерно в это же время, то есть около 12 часов дня, на другом конце Москвы в небольшой двухкомнатной квартире пятилетняя Катюшка вошла в мамину комнату. Осмотрелась, возмутилась, что мама до сих пор спит и, не желая больше оставаться одна, полезла к ней на кровать.

К кровати подбежала большая лохматая собака Марта, которой тоже не хватало общения, и потерлась головой о край матраца в надежде, что ее кто-нибудь почешет. Катюшка разворачивается к собаке, чешет ее за ухом. Марта, довольная, просовывает голову все дальше на простыню, пока Катюшка не одергивает ее почти как мама: «Марта, не наглей!».

Марта понимает свою бестактность, но тем не менее обижается, отходит от кровати. Катюшка не выдерживает одиночества и возмущается:

– Мам, ну мне скучно без тебя. Мам, ты меня слышишь?

– Доченька, сейчас-сейчас, мама уже встает, – мама переворачивается на другой бок и тянет на голову подушку. Дочка лежит рядом молча, вертит головой, потом не выдерживает и говорит:

– Мам, ты собьешь себе режим.

– Что? Доча, я вчера очень поздно легла, посиди еще чуть-чуть тихо.

Катюшка молчит еще минут пять, потом обращается с просьбой:

– Мам, расскажи что-нибудь.

– Чего же я тебе расскажу? – сквозь сон тянет мама.

– Сказку.

– Да я тебе уже все сказки перерассказала.

Чувствуя, что просто так дочка не отстанет, мама предлагает компромисс:

– Хочешь, я тебе загадку загадаю? – И говорит машинально, не открывая глаз:

– Кто такой зимой белый, а ночью серый?

– Мам, ты что? – Смеется, Катюшка. – «Зимой белый, летом серый». Мам, это же заяц! Мам, а еще?

Мама не подает признаков жизни.

– Мам, не спи…

– Сам рыжий, с хвостиком, с ветки на ветку скок-поскок.

– Это загадка?

– Да, загадка, еще и орешки любит.

– Белка, что ли?

– Правильно.

– Мам, я все твои загадки давно знаю.

– Да когда же ты их выучила?

– В детстве, мам… А теперь ты отгадай: «На палке горшок, а внутри светится. Что это?»

– Господи, что же это такое? – с мамы окончательно слетает сон, она морщит лоб, поднимает, наконец, с подушки голову.

– Мам, это фонарь.

– Ты это сама придумала?

– Сама. Мам, почитай лучше книжку.

– Ну ладно, только чуть-чуть, а то и впрямь режима никакого. Пять минут, и встаем завтракать.

– Ага, – радуется Катюшка, бежит за книжкой и ныряет к маме в постель.

– Ну слушай, – мама открывает новую еще не читаную сказку: «Жил да был на белом свете воробушек. И звали его Чирик».

– Мам, это его имя такое было?

– Ясно же написано: «Звали его Чирик».

– А может, это его была кличка такая. Например, ты же завеешь меня «шустрик».

– Действительно, это я не подумала.

– Хорошо, читай!

– Так вот. «Порхает он как-то над кустиком вместе со своей мамой и вдруг…»

– Мам, а что такое «порхает»?

– Ну, значит, крылышками так делает: «Вжик, жик».

Мама выпростала из-под одеяла, руки поправила бретельку ночной рубашки и достаточно вяло показала, как порхает воробушек.

– И не падает?

– Да ну тебя! Марш чистить зубы, а то с тобой три строчки до вечера читать будем.

– Мам, подожди, а Чирик, он только с мамой порхал?

– Вроде так.

– А где же его папа был? У них был папа?

– Ну, наверное, был.

– А бабушка у них была?

– Была.

– А дедушка?

– Наверное, и дедушка был.

– А собака была?

– Слушай, какая собака у воробушка?

– Дворняжка.

– Нет, собаки у него не было.

– Значит, у него была неполная семья?

– Нет, неполная семья, это когда одного из родителей нет.

– Как у нас?

– Ну вроде того.

– Мам, а когда деток нет, тогда как называется?

– Тогда бездетная…

– А что лучше – неполная или бездетная?

– Все, марш умываться, сейчас будем есть.

Через пятнадцать минут. Катюшка сидит перед тарелкой манной каши и ковыряет ее ложкой.

– Мам, а я не хочу такую кашу.

– А что же ты хочешь?

– Хочу клубнику.

– Ишь ты, клубнику! Больше ничего не хочешь?

– Еще хочу ананас или арбуз.

– Ну ты представь, что это арбуз, и ешь.

– Мам, ты это серьезно?

– К ананасам ты, наверное, в детском саду пристрастилась?

– Нет, там тоже кашу манную дают.

– Что же ты мне тогда фокусы такие устраиваешь? Знаешь, давай без выкрутасов, а то сейчас получишь по заднице.

– А еще я хочу свежий огурец, – мечтательно говорит Катюшка, совершенно миролюбиво, без обид, абсолютно игнорируя раздраженную интонацию матери и тем самым обезоруживая ее начисто.

Мама перестает сердиться и продолжает вполне дружелюбно:

– Знаешь что, дорогая: зимой надо есть сезонную пищу.

– Это как?

– А вот так: надо есть то, к чему зимой привык организм русского человека.

– А к чему он привык?

– К квашеной капусте, соленым огурцам.

– Скажи лучше, что у тебя денег нет.

– А раз ты такая догадливая, – мама опять не выдерживает и скатывается на прежний тон, – что ж тогда лишние вопросы задаешь?!

– Мам, а кроме каши что-нибудь еще будет? – Катюшку невозможно вывести из равновесия.

– Будет, как бабушка говорила, «кресты и выходы».

– А какие кресты?

– Ну крестятся люди, которые в Бога верят, а только потом из-за стола выходят.

– А мы что, тоже креститься теперь будем?

– Ой, не знаю. Все – отстань, ты мне уже надоела. Пойди во двор погуляй, а?

– А ты со мной пойдешь?

– Нет, у меня дел тысяча. Иди одна, только смотри никуда не уходи, чтобы я в окно покричала, ты во дворе была. Покатайся с горки.

– А когда ты мне санки купишь?

– Твой «купишь» уехал в Париж.

– Чего?

– Денег от твоего папочки полгода нет, от голубчика! А ты все – купи да купи. Мне бы пальто да ботинки успевать покупать, ты вон растешь да растешь без конца.

– А ты что же, хочешь, чтобы я не росла?

– Глупости-то не говори…

– Мам, а почему у них нет детей?

– У кого «у них»?

– Ты сама сказала: семья бездетная, вот у них, про кого ты говорила.

– Доченька, я вообще говорила. По-разному бывает: у кого здоровья нет, у кого денег, чтобы детей прокормить.

– А у тебя хватит?

– Чего – денег-то? А ты что думала, помрем что ли? Не помрем!

– Мам, а может тебе пора другого мне папочку завести, если этот пропал.

– Где же я его тебе возьму?

– На работе, например.

– На работе все приличные папочки уже женаты. А неженатые – так, ерунда на постном масле. Слушай, не забивай мне голову. Иди-ка лучше гулять. И смотри – ни с кем не уходи со двора.

– Куда же я пойду?

– Будет какая-нибудь тетя говорить: «Деточка пойдем со мной я тебе конфетку куплю».

– Ну вот еще!

– Или дядя какой-нибудь санки пообещает…

– У-у-у, за санки я бы пошла.

– А он тебя отведет тебя к себе домой, и мама не найдет. Запомнила?

– Запомнила.

– Ну, не уйдешь со двора? А то ведь не пущу.

– Да не уйду я, не уйду.

– Полчасика погуляешь и приходи, холодно сегодня.

«Будут мне, конечно, санки покупать чужие дяди» – это Катюшка проворчала уже себе под нос, так чтобы не слышала мама, надела шубку, варежки на резинке и пошла во двор.

Кино было сущей ерундой! Киборги какие-то, монстры.

«Ни сценария, ни режиссуры. Я бы и то снял лучше, – подумал Николай. – Кому деньги дают? Почему народ смотрит, не уходит. Я не ухожу, потому что у меня бутылка початая. А они все? Может, просто выпил мало, дальше интереснее будет».